Автор неизвестен - Журнал День и ночь
П. О. Когда мы сейчас говорим о нулевых — как вы видите модель отношений «власть — художник»? И если об издательствах и журналах, то нет ли у вас ощущения, что вокруг них происходит иерархизация, выстраивание иерархии из писателей? Место партии здесь занимают собственники издательства, и их позиции, их вкусы? Или это всё-таки какой-то бизнес, и издательство как-то изучает и отвечает на запросы общества?
Е. П. Разумеется, в какой-то степени вкус собственника имеет значение, особенно в маленьких издательствах. Есть издательства, которые привечают исключительно интеллектуалов, НЛО[56], например. Есть издательства, где правят бал макабр, эротика, экзотика, эзотерика. Есть православные, «почвеннические» издательства. Есть издательства, которые исключительно «бабки пилят».
П. О. Как рыночные ниши?
Е. П. Я думаю, что здесь помогают новые рыночные отношения, потому что умный человек прекрасно понимает — если он будет ориентироваться только на собственный вкус, он прогорит. Он вынужден плюралистом быть. Он вынужден печатать и то, и то, и это. И диктата уже не может быть всё-таки. В конечном итоге — хотя всё опять же зависит от денег — если тебе говорят, что я тебя печатать не буду, потому что ты мне не нравишься, — так до свидания, я пойду искать другого издателя. Пойду к третьему, четвёртому, если я непризнанный гений. А потом, в конце концов, поеду на Север, заработаю две тысячи долларов и издамся за свой счёт. И если книга будет хороша, то её заметят в любом случае.
П. О. Вы не идеализируете?[57]
Е. П. Нет, я не идеализирую. Потому что если мне бы вот сегодня попалась книга «Между собакой и волком» Саши Соколова, изданная тиражом, например, в 100 экземпляров, я бы её оценил, непременно. Если бы мне попался Сорокин, я бы его оценил. Другое дело, я же говорю, что хороших писателей всегда мало. Ну, а то, что бизнес во всё вмешивается, так это непременно. Я-то думал, что вы ещё о другом спросите — не происходит ли опять давление государства на писателей?
П. О. Мне кажется, что пока такого нет.
Е. П. По-моему — тоже. Кажется, власть имущие наконец-то поняли, что литература есть культурная ценность, а не прокламация. А то, что новые комсомольцы книжки жгли того же Сорокина, так это их частная дурость и желание выслужиться, а не государственная политика.
Власть наконец не ощущает литературу как идеологию. Я где-то уже на эту тему высказывался, что лично для меня литература — это «сказки для взрослых», которые на ночь читают. Любая литература. А уж что там каждый из этих сказок извлекает — его дело, каждый сам за себя должен отвечать. И степень понимания того, что нравственно или безнравственно у всех разная. Мне вот недавно Александр Кабаков рассказывал, как он был на встрече с читателями в Кенигсберге-Калининграде, где какой-то любитель его сочинений ему говорит: «Ну что ж вы это? Уж от вас-то никак не ожидал. И у вас в тексте попадается слово из трёх букв. Как я смогу детям это читать?» Кабаков отвечает: «Понимаете, у меня слово из трёх букв произносит солдат, который из армии пришёл. Он только на таком языке изъясняется, другого нет у него языка». А я бы, оказавшись на месте Кабакова, вдобавок, посоветовал вопрошающему начать детское чтение с «Судьбы барабанщика» Аркадия Гайдара или «Острова сокровищ» Стивенсона. Или предложил ребёночку выучить наизусть «Буря мглою небо кроет». Слава тебе, Господи, что нет прежней системы запретов. Человек начинает что-то сочинять, а дальше — уж как Бог даст. Принципиально здесь ничего не зависит — ни от страны, ни от географии её, ни от её истории. Писательство — это древнее. Из Хаоса возникает Твердь. Это почти биологический акт.
П. О. Спасибо большое, извините, что я отнял у вас так много времени.
Синяя тетрадь
Вот эта синяя тетрадь
С моими детскими стихами.
АхматоваДеревенька
Я не хотел бы покинуть свою малую родину.
На крутом берегу Енисея-реки, Деревенька моя затерялась, Среди тайги, среди болот, Нет дороги к тебе, Только ранней весной, Теплоходами к нам добираются.
Тишина и простор, размах сибирской — северной природы.
Могучие леса вокруг деревни, и звериные тропы со всех сторон.
Не диво, если в деревню забредёт бурый мишка, или соболь пробежит, а уж белки обязательно обследуют кедровый лесочек, что вплотную подходит к деревне.
Только осторожный лось не подойдёт близко к жилью у него свои дороги в тайге, ведомые только ему.
А какие осетры водятся в неизведанных глубинах Енисея! Мне довелось видеть, как из воды вынырнула огромная голова тайменя и проглотила белку, переплывавшую через реку. А благородные олени, мигрирующие по северу, без страха переплывают бурные реки. Высокие берега Бахтинки, шивера, перекаты и отмели кажущейся спокойной реки. Весенние разливы так велики, что заливаются покосы и прибрежные лесочки, сливаясь с болотами в единое целое, огромное пространство, залитое холодной водой. Когда плывёшь на лодке и час, и два, и не видно ни берега, ни клочка земли, только весело перекликаются утки, огромными стаями пролетая над головой, крича: «Домой, домой, мы вернулись домой». Кто хоть однажды побывал здесь, тот не сможет забыть эту маленькую деревеньку — мою малую родину. Я здесь родился и вырос. Здесь вырос мой папа, отсюда уходил на войну мой дед, которого мне не довелось увидеть.
Я очень люблю нашу деревню, и мне трудно представить разлуку с ней, с моими родителями, с просторами Енисея. Наверно, мне трудно придётся в городе, но скоро предстоит отъезд на учёбу и изменить ничего нельзя.
Может быть, когда я выучусь, вернусь на север и буду работать по специальности, постараюсь вернуться в нашу маленькую прекрасную деревеньку.
Раздумья
Вероятно, все или многие в юношеском возрасте пытаются писать, что-либо и как-либо. Вот и я пишу о моей любви, об огромной любви к жизни, к моему краю, к моим родителям, ко всему, что окружает меня. Мир такой огромный, в нём столько прекрасного, такого нового и неизведанного, что наша деревня кажется такой маленькой, такой крошечной, но такой любимой, прекрасной и родной.
А вокруг деревни вековая тайга, непроходимые болота, покрытые буровато-зелёным ковром причудливо сплетённого мха. Кажется, такой мягкий, ласковый покров манит, притягивает к себе. Так оно и есть, первые шаги по болоту непривычно пружинят и укачивают, но болото коварно, вдруг нога теряет опору и проваливается в жидкую топкую массу, почему-то называемую окном. И нет тебе спасения, если рядом не окажется твёрдой и сильной руки.
А вот и вековые кедры, с вершинами, уходящими далеко ввысь, в самое голубое небо. Стоят, покачивают огромными лапами, на которых — огромные съедобные шишки, излюбленное лакомство белок, бурундуков и крикливых пёстрых птиц — кедровок, которые не столько съедят, сколько уронят вниз, за что им благодарны маленькие полевые, или, скорее, лесные мышки, успевающие наполнить свои закрома сытным питательным орехом, ведь впереди холодная северная зима, двух — трёхметровый слой снега засыпает всё вокруг, и нерадивому мышонку негде будет добыть пищи.
Сорока-пятидесятиградусные морозы скуют все тропинки, и только весеннее солнце согреет и растопит снега, но и это время опасно для обитателей леса, солнышко согреет верхний слой снега, а ночью мороз, не торопясь сдавать свои позиции, вновь закуёт в ледяной панцирь всё вокруг, и нет сил пробиться сквозь него, ни маленькому мышонку, ни куропатке и прочим птичкам, ночующим в снегу, и если долго не наступает тепло, их ночёвки превращаются в страшный, смертельный капкан. В это время страдают и копытные, под их тяжестью проламывается обледеневший пласт снега и острыми краями режет ногу, и нет им спасения ни от охотников, терпеливо ожидающих этого времени, ни от волка, легко бегающего по насту и преодолевающего огромные расстояния. Коварно, стаями нападают волки на беззащитных животных. Тайга не прощает никаких ошибок. Только сильнейший выживает и продолжает род.
У нас в деревне есть одинокий пожилой человек. Этой весной он чистил покос, и вдруг из леса вышел маленький, слабенький, еле передвигающий ноги лосёнок. Вероятно, его мать погибла, а он долго бродил один. Он был очень слаб и погибал от истощения. Сердобольный старик взял его на руки, принёс в лодку. Обессилевший лосёнок всю дорогу жалобно стонал, прижавшись к ноге старика. Дома его напоили молоком, но самое смешное, что лосёнок привык к конфетам, полюбил кашу, хлеб и с удовольствием ел суп и рыбу. Живёт он во дворе, а когда захочет есть, начинает стучать копытцами, прося покормить его, он очень привязался к одинокому старику, отвечает на имя и, по возможности, бродит за ним по пятам. Вот только всё равно эта история трагична, ведь что будет с этим лосёнком дальше, никто не знает. А он из маленького телёнка постепенно превращается в красивого длинноногого лося, и скоро мал станет двор, что же будет с ним?
